Скворец подкрался незаметно
- У нас там такой проект, типа как вкладыши к "Лавизке", помнишь? "Любовь это..." - ну и пишем дальше всякие романтичные глупости, вроде как дедушка храпит, а бабушка не слышит.
Я сижу на краю дивана, укутавшись по уши в плед - мне тепло и уютно, и коробка с неврученным еще подарком греет руки. Мон шер ами - напротив, через стол, разглядывает мой блокнот с набросками фраз про эту самую любовь, исчирканный сердечками: Святой Валентин требует ежегодных кровавых жертв.
- Ну а ты сама, - спрашивает мой сердечный друг, глядя на меня поверх большой белой чашки, расписанной гжелью, которую он держит на уровне глаз, - как бы написала?
Я пожимаю плечами - в моем гнезде из пледа это почти незаметно - и задумчиво жмурюсь:
- А ты? Я понимаю, миллион вариантов, дай один?
Мон шер допивает чай и с неприличной нежностью смотрит на кружку, поворачивает ее в руках, ставит на стол, не отрывая от нее взгляда:
- Например, забрать себе чужие неприятности.
Я поджимаю губы и отвожу глаза: что и когда там было с белой кружкой, ее предыдущим хозяином и моим визави - совершенно не мое дело.
А у меня же есть подарок! И вот я, торопливо вскочив, с нарочитой радостью начинаю: "А я тут тебе..." - и вижу, как, задетая пледом,белая чашка с гжелевой росписью летит по красивой дуге на кафель.
Я застываю на полуслове, неловко подняв руки с коробкой; прикусываю губу, чтобы не расплакаться - она же так далеко стояла! - и от испуга не могу поднять глаза. Кружка. Подарок. Напоминание. Память. Я очень старательно пытаюсь не дышать. Он смотрит на меня, а я пытаюсь не ввинтиться в плед, не уползти под стол и вообще хоть как-то сохранить лицо и все-таки найти какие-нибудь слова.
- Это же просто кружка, - внезапно с кажущейся легкостью говорит мой друг. Я испуганно поднимаю глаза. Не просто, я же знаю.
- К тому же, она уже давно треснула.
Ничего она не треснутая была, я видела.
Он сметает осколки, вылавливает из них один, с ручкой, синим завитком и кусочком дарственной гравировки, кладет его в сервант за стекло, к старым фотографиям и сухим цветам, а остальное выкидывает в мусорку.
Я выдыхаю и, вспомнив, наконец, про коробку в руках, опускаю ее на стол, потому что все это время я глупо стою с ней в вытянутых руках.
Мой дорогой друг вертит в пальцах ручку и смотрит в мой блокнот.
- Запиши, - говорю я. - "...не сделать больно, даже если очень хочется и кажется справедливым".
- Корявая формулировка, - он пожимает плечами.
- Это все равно не войдет в чистовик, - пожимаю я плечами в ответ. - Мне просто на память. И да, у меня тут, это, подарок. Извини. Правда. Очень глупо с ним вышло, я, правда, не знаю, как его теперь дарить, но ты сам посмотри, хорошо, если не понравится, ты...
Я как-то сбиваюсь со всей этой бессовестной ерунды и умолкаю.
Мой друг достает из коробки тщательно завернутую, поблескивающую муаровым узором на матовых боках, большую черную кружку.
- О, - довольно выдыхает он. - Та самая, которую я долго искал, последняя из партии, которую я не успел купить? Ты как узнала?
Я смущенно улыбаюсь, молчу, выбираюсь из пледа и вешаю его на спинку стула, подальше от посуды.
Собеседник возвращает мне блокнот:
- Запиши: "...и немного внимательности".
хорошие отношения, когда на "ненарочную" случайность закрывают глаза и радуются тому, что здесь и сейчас, да еще и со вниманием к желаниям другого
трогательные, вот.